3.Гартман фон дер Ауэ и его повесть в стихах «Бедный Генрих».

Со второй половины XIII в. миннезанг обнаруживает явные признаки упадка, ызванного начинающимся общим упадком рыцарской культуры. В развитии ,,_f ирической поэзии этого времени прослеживаются три основные линии: 1) эпигоны / уртуазного стиля; 2) продолжатели Нейдхарта и «народных» жанров; 3) морально-дидактическое направление, порождающее в дальнейшем бюргерскую лирику,

«мейстерзанг».

Многочисленные эпигоны куртуазного стиля повторяют мотивы и приемы

классиков миннезанга, обнаруживая черты формалистического окостенения,

характерные для искусства, не имеющего живых импульсов в общественном

развитии. Из этой группы выделяются австрийский поэт Ульрих фон

/Лихтенштейн (около 1200—1275 гг.), автор книги «Служение даме» (1255).

( Книга эта представляет своего рода стихотворный роман, автобиографию поэта,заключающую историю его рыцарского служения, в которую вставлены его песни,

сочиненные при соответствующих случаях (как впоследствии в «Новой жизни» Данте).

Рыцарские приключения Лихтенштейна доводят до крайнего предела модные фантазии куртуаз­ного служения даме, перенося в действительность идеальные вымыслы поэзии миннезингеров. С раннего детства, рассказывает Лихтенштейн, он слышал о служении даме и решил посвятить себя этому служению. Мальчиком он становится пажом знатной дамы, приносит ей цветы, чтобы она прикоснулась к ним, пьет воду, которой она поливала свои руки. Даме не нравится его «заячья губа», и он подвергает себя тяжелой операции; ее слуга должен присутствовать при этом как свидетель его мужества. После этого дама позволяет ему навестить ее, но он из робости не решается заговорить с ней. Он повредил себе во время турнира мизинец на правой руке. Дама пожалела его, но усомнилась в его правдивости, услышав, что он поправился. Тогда он отрубил себе палец и послал его даме с любовным признанием. Как странствующий рыцарь в одежде богини любви, «госпожи Венеры», он совершил поездку по Италии и Австрии, вызывая на поединок всах рыцарей, и сломал в честь своей дамы 307 копий. Тридцать лет, так заявляет Лихтенштейн в конце книги, он посвятил служению даме.

Исторические события и имена, упоминаемые в этой книге, соответствуют действительности, и сам Лихтенштейн известен из исторических документов как доверенное лицо австрийского герцога, играющее довольно видную роль в политической жизни того времени. Он был женат и даже упоминает о том в своей поэтической биографии. Но историческая и бытовая действительность остаются вне сферы его интереса как поэта, всецело погруженного в фантастический мир рыцарских идеалов, уже отживших свой век и вступивших в глубокое противо­речие с современностью.

V Среди поэтов, примыкающих к школе Нейдхарта, особое место занимает Тангейзер (Tannhauser), поэтическая деятельность которого относится ко второй трети XIII в. Танцевальные песни Тангейзера, изображающие сельские пляски в традиционных формах куртуазной поэзии, заключают в себе элементы пародии в постоянном щеголянии «галантными» французскими словами, в тех невозможных требованиях, которые дама предъявляет своему рыцарю: он должен достать ей солнце, луну или полярную звезду, саламандру, живущую в огне, Рейн повернуть в Дунай и т. п. Стихи Тангейзера богаты биографическими признани­ями: он вел странствующий образ жизни, совершил паломничество в Палестину, во время которого едва не погиб в кораблекрушении, в конце жизни потерял свои земли и состояние, виной чему, по его собственному признанию, были красивые женщины, вино и вкусная еда. Возможно, что именно эти моменты в жизни и творчестве Тангейзера дали повод для биографической легенды о нем, засвиде­тельствованной в старинной народной песне (1515).

Согласно этой легенде, Тангейзер жил в Венериной горе и был возлюбленным «госпожи Венеры». Раскаявшись, он совершил паломничество в Рим, но папа проклял грешника за его неслыханное преступление. «Как этот посох в моей руке не зацветет,— сказал папа,—так и тебе нет прощения на земле». В отчаянии Тангейзер вернулся к Венере, но посох в руках папы зацвел, обличая неправедное жестокосердие «наместника Божия».

Характерное для средневековой легенды противопоставление языческой чув­ственности, воплощенной в образе «госпожи Венеры», и христианского аскетизма

было подхвачено в начале XIX в. немецкими романтиками, а вслед за ними использовано и Гейне в его балладе «Тангейзер».

Морально-дидактическое направление, представленное многочисленными авторами «шпрухов», получает с середины XIII в. все более широкое развитие. В рядах профессиональных странствующих певцов, представляющих это направле­ние, в большом числе появляются бюргеры. Для их искусства характерно насы­щение «шпруха» богословской ученостью, развитие моральной аллегории и стихотворных «прений» между поэтами на отвлеченные темы морали и поэзии.

Из этих кругов в середине XIII в. вышла поэма о состязании певцов в замке Вартбург при дворе ландграфа Тюрингенского, известного в качестве покровителя миннезингеров («Война певцов»).

Миннезингер Генрих фон Офтердинген (стихи которого не сохранились) восхваляет австрийского герцога и бросает вызов другим певцам: если ему назовут трех князей, равных герцогу, он готов умереть от руки палача. Вызов принимает Вальтер фон дер Фогельвейде, который прославляет ландграфа Германа, и ряд других певцов. Судьями назначаются Рейнмар и Вольфрам фон Эшенбах. Победителем остается Вальтер, Офтердингену грозит казнь, но ландграфиня берет его под свою защиту.

Тема восхваления князей характерна для репертуара профессиональных пев­цов, как и стихотворные «споры» между певцами. Объединяя при дворе ландграфа Тюрингенского виднейших представителей классического минннезанга, автор поэмы участвовал в создании политической легенды, прославляющей высокое прошлое его искусства. Сказание о состязании певцов в Вартбурге было также подхвачено в начале XIX в. немецкими романтиками («Генрих фон Офтердинген» Новалиса, новелла Гофмана «Состязание певцов»). Вагнер в опере «Тангейзер» (1845) объединил состязание на Вартбурге с легендой о Тангейзере, сделав последнего вместо Офтердингена героем состязания, а темой спора не достоин­ство князей, а столкновение двух идеалов средневековой любви — «высокой» и «низкой», чувственного культа Венеры (Тангейзер) и рыцарского служения даме (Вольфрам фон Эшенбах).

1180 г. англо-нормандской поэтессой Марией Французской. Свои сюжеты, заимствованные из бретонских песен, Мария переносит в обстановку француз­ского феодализма, приспосабливая их к нравам и понятиям современной ей, рщреимущественно рыцарской, действительности.

В лэ о «Ионеке» рассказывается, что одна молодая женщина, выданная замуж за ревнивого сярика, томится в башне под надзором служанки и мечтает о том, чтобы к ней чудом явился молодой сивый рыцарь. Стоило ей высказать это пожелание, как в окно ее комнаты влетела птица, которая эбернулась прекрасным рыцарем. Рыцарь сообщает, что уже давно ее любит, но не мог явиться без se призыва; отныне он будет прилетать к ней всякий раз, когда она пожелает этого. Их свидания Шродолжались до тех пор, пока муж, заподозрив что-то неладное, не велел прикрепить к окну серпы а ножи, на которые рыцарь-птица, прилетев к возлюбленной, наткнулся, смертельно себя ранив. Когда сын, родившийся у его возлюбленной, вырос, она рассказала юноше о его происхождении, и мстя за смерть отца, убил злого ревнивца.

Еще ярче фон рыцарской жизни показан в «Ланвале», где изображается тайная любовь рыцаря а прекрасной феи. Эта любовь по причине зависти королевы, приревновавшей рыцаря, едва не стоила сну жизни, однако рыцарю удалось бежать со своей возлюбленной на волшебный остров.

Другие лэ Марии еще более проникнуты лиризмом и не содержат в себе никакой фантастики.

В одном из них повествуется о том, как некий король, не желая расставаться со своей дочерью, обьявил, что выдаст ее замуж лишь за того, кто без посторонней помощи отнесет ее на руках на вершину высокой горы. Влюбленный в нее юноша (которого она также любила) донес ее до вершины, ю тут же упал мертвым. С тех пор эта гора зовется «Горой двух любящих». В другом лэ молодая женщина, несчастная в замужестве, под предлогом того, что слушает пение соловья, подолгу яростаивает по вечерам у окна, глядя через улицу в окно дома, где живет влюбленный в нее рыцарь, также смотревший на нее: в этом их единственное утешение. Но ревнивый муж убил соловья и злобно бросил его к ногам жены. Она подобрала тельце бедной птицы и отослала своему милому, который его схоронил в роскошном ларце и берег с тех пор как дорогое воспоминание.

Все лэ Марии Французской проникнуты одной общей оценкой человеческих отношений. Рыцарская оболочка фабулы прикрывает их общечеловеческое со-аержание. Роскошная придворная жизнь, блестящие воинские подвиги не при­влекают Марию. Ее печалит всякая жестокость, всякое насилие над естественными человеческими чувствами. Но это порождает у нее не гневный протест, а мягкую меланхолию. Больше всего она сочувствует страдающим от любви. При этом любовь она понимает не как служение даме и не как бурную роковую страсть, а как нежное природное влечение друг к другу двух чистых, простых сердец. Такое отношение к любви сближает лэ Марии с народной поэзией.

Кельтское сказание о Тристане и Изольде было известно в большом количестве обработок на французском языке, но многие из них погибли, а от других сохранились лишь небольшие отрывки. Путем сличения всех полностью или частично известных нам французских редакций романа о Тристане, а также их переводов на другие языки оказалось возможным восстановить фабулу и общий характер древнейшего, не дошедшего до нас французского романа (середины XII в.), к которому все эти редакции восходят.

Тристан, сын одного короля, в детстве лишился родителей и был похищен заезжими норвежскими купцами. Бежав из плена, он попал в Корнуол, ко двору своего дяди короля Марка, который воспитал Тристана и, будучи старым и бездетным, намеревался сделать его своим преемником. Выросши, Тристан стал блестящим рыцарем и оказал своей приемной родне много ценных услуг. Однажды его ранили отравленным оружием, и, не находя исцеления, он в отчаянии садится в ладью и плывет наудачу. Ветер заносит его в Ирландию, и тамошняя королева, сведущая в зельях, не зная, что Тристан убил на поединке ее брата Морольта, излечивает его. По возвращении Тристана в Корнуол местные бароны из зависти к нему требуют от Марка, чтобы тот женился и дал стране наследника престола. Желая отговориться от этого, Марк объявляет, что женится только на девушке, которой принадлежит золотистый волос, оброненный пролетавшей ласточкой. На поиски красавицы отправляется Тристан.

Он снова плывет наудачу и снова попадает в Ирландию, где узнает в королевской дочери, Изольде Златовласой, девушку, которой принадлежит волос. Победив огнедышащего дракона, опустошавшего Ирландию, Тристан получает от короля руку Изольды, но объявляет, что сам не женится на ней, а отвезет ее в качестве невесты своему дяде. Когда он с Изольдой плывет на корабле в Корнуол, они по ошибке выпивают «любовный напиток», который мать Изольды дала ей для того, чтобы ее и короля Марка, когда они выпьют его, навеки связала любовь. Тристан и Изольда не могут бороться с охватившей их страстью: отныне до конца своих дней они будут принадлежать друг другу. По прибытии в Корнуол Изольда становится женой Марка, однако страсть заставляет ее искать тайных свиданий с Тристаном. Придворные пытаются выследить их, но безуспешно, а великодушный Марк старается ничего не замечать. В конце концов любящие пойманы, и суд приговаривает их к казни. Однако Тристану удается бежать с Изольдой, и они долгое время скитаются в лесу, счастливые своей любовью, но испытывая большие лишения. Наконец, Марк прощает их с условием, что Тристан удалится в изгнание. Уехав в Бретань, Тристан женится, прельстившись сходством имен, на другой Изольде, прозванной Белорукой. Но сразу же после свадьбы он раскаивается в этом и сохраняет верность первой Изольде. Томясь в разлуке с милой, он несколько раз, переодетый, является в Корнуол, чтобы тайком повидаться с ней. Смертельно раненный в Бретани в одной из стычек, он посылает верного друга в Корнуол, чтобы тот привез ему Изольду, которая одна лишь сможет его исцелить; в случае удачи пусть его друг выставит белый парус. Но когда корабль с Изольдой показывается на горизонте, ревнивая жена, узнав об уговоре, велит сказать Тристану, что парус на нем черный. Услышав это, Тристан умирает. Изольда подходит к нему, ложится с ним рядом и тоже умирает. Их хоронят, и в ту же ночь из двух их могил вырастают два деревца, ветви которых сплетаются.

Автор этого романа довольно точно воспроизвел все подробности кельтской повести, сохранив ее трагическую окраску, и только заменил почти всюду проявления кельтских нравов и обычаев чертами французского рыцарского быта. Из^гого материала он создал поэтическую повесть, пронизанную общим чувством и мыслью, поразившую воображение современников и вызвавшую длинный ряд подражаний.

Успех романа обусловлен главным образом той особенной ситуацией, в которую поставлены герои, и концепцией их чувств. В страданиях, которые испытывает Тристан, видное место занимает мучительное сознание безысходного противоречия между его страстью_и моральными устоями всего общества, обяза­тельными для него самого. Тристан томится сознанием беззаконности своей любви и того оскорбления, которое он наносит королю Марку, наделенному в романе чертами редкого благородства и великодушия. Подобно Тристану, Марк сам является жертвой голоса феодально-рыцарского «общественного мнения». Он не хотел жениться на Изольде, а после этого отнюдь не был склонен к подозрительности или ревности по отношению к Тристану, которого он продол­жает любить как родного сына. Но все время он вынужден уступать настояниям доносчиков-баронов, указывающих ему на то, что страдает его рыцарская и королевская честь, и даже угрожающих ему восстанием. Тем не менее Марк всегда готов простить виновных. Эту доброту Марка Тристан постоянно вспоминает, и от этого его нравственные страдания еще усиливаются.

Отношение автора к морально-общественному конфликту Тристана и Изо­льды с окружающей средой двойственно. С одной стороны, он как бы признает правоту господствующей морали, заставляя, например, Тристана мучиться созна­нием своей «вины». Любовь Тристана и Изольды представляется автору несча­стьем, в котором повинно любовное зелье. Но вместе с тем он не скрывает своего сочувствия этой любви, изображая в положительных тонах всех тех, кто способ­ствует ей, и выражая явное удовлетворение по поводу неудач или гибели врагов любящих. От противоречия автора внешне спасает мотив рокового любовного напитка. Но ясно, что этот мотив служит лишь целям маскировки его чувств, а о подлинной направленности его симпатий отчетливо говорят художественные образы романа. Не доходя до открытого обличения феодально-рыцарского строя с его гнетом и предрассудками, автор внутренне ощущал его неправоту и насилие. Образы романа, заключающееся в нем прославление любви, которая «сильнее

смерти» и не желает считаться ни с установленной феодальным обществом иерархией, ни с законом католической церкви, объективно содержат в себе элементы критики самих основ этого общества.

Как этот первый роман, так и другие французские романы о Тристане вызвали множество подражаний в большинстве европейских стран — в Германии, Англии, Скандинавии, Испании, Италии и других странах. Известны также переводы их на чешский и белорусский языки. Из всех обработок наиболее значительная — немецкий роман Готфрида Страсбургского (начало XIII в.), кото­рый выделяется тонким анализом душевных переживаний героев и мастерским описанием форм рыцарской жизни. Именно «Тристан» Готфрида наиболее способствовал возрождению в XIX в. поэтического интереса к этому средневеко­вому сюжету. Он послужил важнейшим источником известной оперы Вагнера «Тристан и Изольда» (1859).

В продолжение всего периода, предшествующего возникновению городской литературы, т. е. примерно до конца XII—XIII вв., наряду с народной поэзией развивалась поэзия клерикальная. Это выражение в применении к сред­невековой культуре и литературе имеет более широкий смысл, чем в применении к позднейшей эпохе. До XII в. школьная образованность была монополией духовенства, и грамотностью, так же как и знаниями в тесных пределах «тривиума» и «квадривиума», обладали лишь клирики и те немногие светские лица, которые обучались в монастырских и епископских школах.Оно включало разнообразную тематику, так или иначе связанную со школьной наукой и какими-либо знаниями, например дидактику или историографию.

Клерикальная литература культивировалась во всех странах параллельно на латинском и на местных живых языках. Произведения второго рода, будучи доступны более широким слоям общества, в большинстве случаев полнее отра­жали актуальные запросы и интересы. Видное место в клерикальной литературе занимали жития святых и иного рода религиозные легенды, циркулировавшие во множестве вариантов как на латинском, так и на всех национальных языках, переходя из страны в страну, от одного народа к другому.

Жития святых довольно разнообразны по своему содержанию. Можно разли­чить три основные группы их^Дервую образуют жития, проникнутые аскетиче­ской идеей. Сюда относятся жизнеописания святых, подвергавших себя всевозможным лишениям или истязаниям, изнурявших себя голодом, бодрство­ванием и т. п. Из них особенно популярно было житие Св. Алексея, сложившееся на Востоке, переведенное с сирийского языка на греческий, затем с греческого на латинский, распространившееся в этом виде на Западе и обработанное на большинстве европейских языков. Стихотворное «Житие Св. Алексея» — один из наиболее ранних памятников старофранцузской поэзии (XI в.).

Алексей, сын римского «графа», с юных лет решил посвятить себя Богу. Чтобы отвратить его от этого намерения, отец женил его на девушке знатного рода, но в брачную ночь, оставшись наедине с невестой, Алексей рассказал ей о своем обете и с ее согласия тайно ушел из дома. Удалившись в Малую Азию, он провел там семнадцать лет, истязая свою плоть. После этого он возвратился в Рим и, не узнанный родителями и женой, прожил еще семнадцать лет в конурке, которую ему отвели из жалости в отцовском доме. Умирая, он написал письмо, в котором называл себя, и положил его себе на грудь. В то время как родные читали это письмо, к дому подошла процессия во главе с папой и императором, извещенными ангелами о том, что здесь умер великий святой. Алексея похоронили с почетом, и на его могиле стали совершаться чудеса.

Другую группу составляют жития миссионеров, обращавших разные племена и области в христианство. Таковы были англосакс Бонифаций (VIII в.), распро­странивший христианство в Германии, и ирландец Колумбан (VI—VII вв.), отправившийся в Галлию, чтобы основать там монастыри и проповедовать чистоту нравов и милосердие при дворе жестоких и распутных меровингских властителей. Третья группа посвящена подвигам человеколюбия и защите угнетенных. О галльском святом Германе (V в.) рассказывалось, что все деньги, которые ему удавалось собрать, он тратил на выкуп рабов и пленных.

Многие жития святых, обогатившиеся романтическим вымыслом чисто свет­ского, отчасти фольклорного происхождения, являются в известной мере пред­шественниками рыцарской повести и романа.

Таково, например, житие Георгия Победоносца, о котором рассказывалось, что он был славным рыцарем, убившим дракона и спасшим таким образом жизнь дочери каппадокийского царя, которая должна была быть принесена в жертву чудовищу. Дракон народной сказки был перетолкован в этой христианской обработке ее как дьявол.

С середины XII в. в связи с развитием в это время культа /Богоматери появляются в большом количестве рассказы о чудесах, совершенных ею. Многие из этих легенд проникнуты человеколюбием, сочувствием всем страдающим и униженным. В одном случае богоматерь исцелила больного монаха собственным молоком, а в другом — спасла жизнь повешенному, поддерживая его тело в воздухе своими руками.

Очень выразителен рассказ, обработанный впоследствии А. Франсом в новелле «Жонглер Богоматери».

Один жонглер, принадлежащий к числу не певцов, а потешников-акробатов, поступил в мона­стырь. Не зная латинских молитв и не видя другого способа почтить Богоматерь, жонглер решил послужить ей своим искусством: он стал кувыркаться перед статуей Богоматери, ходить на руках и проделывать другие трюки. Когда он вконец истомился от усилий, Богоматерь подошла к нему и, взяв кусок ткани, овеяла ему лицо и грудь неземной прохладой.

Другая легенда дала сюжет пьесе Метерлинка «Сестра Беатриса», изображающей милосердие Богоматери по отношению к падшей и раскаявшейся монахине.

Чрезвычайно распространены были сказания эсхатологические, т. е. посвященные вопросу о посмертной судьбе человека. Яемимо обычного у средневековых людей влечения ко всему мистическому, сюжеты такого рода привлекали к себе интерес широких масс тем, что в чудесных картинах «земного

рая» или в изображениях загробной кары злых и блаженства добрых все угнетен­ные и обездоленные черпали утешение и надежду на расплату после смерти со своими притеснителями. Сюда относится латинское житие Св. Брендана (X в.), У где рассказывается о диковинных приключениях, которые пришлось испытать ирландскому святому, о разных чудесах, которые он и его спутники видели в море, — об острове с белыми овцами величиной с оленя, о другом острове, который внезапно поплыл у них под ногами, оказавшись гигантской рыбой, о единоборстве грифа с драконом, о «птичьем рае» и т. п. Вплоть до эпохи Возрождения сказание о плавании Брендана, более чем какое-либо другое, питало воображение смелых путешественников и побуждало их к далеким экспедициям. Другой, еще более популярной темой было изображение загшбной жизни^ разработанное в целом ряде латинских «видений» — Павла, Макария7 тхатрика и других.

В легенде о «Чистилище Св. Патрика», использованной позднее Кальдероном в драме того же названия, рассказывается, что Патрик, проповедуя христианство в Ирландии, натолкнулся на сопро­тивление злого короля и стал молить Бога о том, чтобы тот явил чудо, которое подтвердило бы истинность его веры. Внезапно в горе раскрылась глубокая пещера, в которую решился проникнуть рыцарь Оуэн. Он долго шел во мраке, пока не попал, наконец, на огромную равнину, наполненную стонами и рыданиями; это было чистилище. Одни из грешников жарились там на вертелах или мерзли в оледеневшем озере, другие корчились в муках, пригвожденные к земле железными шестами; у некоторых сидели на груди дьяволы, терзавшие их своими клыками. Выйдя оттуда, Оуэн пошел дальше и увидел райские сады, но проникнуть в них он не смог.

Значительное место в клерикальной литературе занимает церковная драма, выросшая непосредственно из богослужения.

Моральная дидактика представлена большим числом проповедей,, поэм о «страшном суде», призывающих к покаянию, нравоучительных рассказов напо­ловину светского характера и т. д. Такие рассказы начиная с XII в. объединяются в сборники, из которых крупнейший — «Римские деяния» («Gesta Romanorum») — составлен был в Англии. Название сборника объясняется тем, что первоначально он состоял из рассказов, действие которых относилось к временам Римской империи. Каждый рассказ, изложенный сжато и сухо, сопровождается обстоя­тельным нравоучением в христианском духе. В числе других здесь содержится рассказ о жестоком ростовщике, желавшем вырезать у своего должника фунт мяса, и о трех шкатулках, обработанный Шекспиром в «Венецианском купце». Из «Римских деяний» черпали свои сюжеты многие другие драматурги и новел­листы Возрождения.

То, что можно было бы назвать «научной дидактикой» эпохи, целиком подчинено суеверно-мистическим представлениям. Главным источником всех почти сведений по естествознанию послужил греческий трактат «Физиолог», возникший в Александрии во II в. н. э. Анонимный автор его, черпая материал частью у Аристотеля, частью в Библии, частью в устной традиции, дал описание некоторых, обычно сказочных, свойств животных, присоединив к этому аллего­рическое истолкование их, согласно которому одни из зверей оказывались выражением божественного начала, другие — дьявольского. Переведенный в IV или Vb. на латинский язык трактат этот получил на Западе большую известность. К нему восходят так называемые «бестиарии» (т. е. книги о животных). В них символическое истолкование животных (нередко фантастических) и их свойств разработано до тонкости. Наивное любопытство сочетается с христианской назидательностью.