204 Раздел III. Высшие моральные ценности

живаниях. Ведь в разговоре с собственной совестью человек как бы стоит лицом к лицу с самим собой и поэтому имеет возможность (или вынужден) быть предельно откровенным. Можно обмануть других, можно умолчать о чем-то нежелательном, особенно если не было свидетелей, если свой поступок я совершал «наедине с собой». Но обмануть собственную совесть невозможно: это свидетель, кото­рый всегда с тобой, спрятаться от которого невозможно. Помните сказку про Машу и медведя? «Не садись на пенек, не ешь пирожок. Высоко сижу, далеко гляжу, все вижу»? Так и с совестью.

И в то же время совесть как средство самооценки не абсолютна: она может быть снисходительной — ведь она — «моя». Ее нельзя обмануть, но можно «уговорить», «усыпить» и т.д. Существует це­лый набор хорошо всем знакомых увещеваний, предназначенных для заключения сделки с совестью: «я хотел как лучше», «не знал, что так получится», «все так делают», «другие поступают еще хуже...» и т.д. Поэтому целиком полагаться на совесть тоже нельзя.

Вместе с тем именно в самооценке, производимой совестью, про­являются моральный компромисс или бескомпромиссность.

Предположим, струсили мы в лихую минуту, хотя и не ожидали этого от себя и не изменяли в мечтах своих мужеству и благородству. Бескомп­ромиссный, честный человек назовет себя за это трусом и долго будет терзаться этим, глубоко переживать чужую беду и свою собственную слабость. Другой же скажет себе ради самоуспокоения: «Не было смысла рисковать». А третий и вообще не трусил. Ему не нужно даже самооп­равдания: он заведомо знал, что «не зная броду, не влезет в воду». Испугается он лишь тогда, когда опасность будет грозить ему самому или его близким. Но ведь каждый человек кому-то близок. В том-то и заключается прекрасная способность к самопожертвованию, что она перечеркивает деление людей на «ближних» и «дальних», «наших» и «не наших». И потому она неизмеримо выше «целесообразной» способ­ности индивида к самоспасению.

Логика подмены совести холодным рациональным расчетом ве­дет к кощунству. Если бы такая логика стала господствующей, люди бы перестали заботиться о тяжелобольных, инвалидах, стариках, пе­реживать о «каких-то там» обидах, унижениях, оскорблениях, ра­зучились бы любить и страдать: ведь все это так нерационально, так нецелесообразно... Такое общество может стать сверхразумным, но оно перестанет быть человеческим.